Но для того, чтобы стать выразителем социальных чаяний народа, недостаточно было знать его горести, недуги и стремления. Нужно было еще их осмыслить, понять, найти для них подходящую литературную форму; надо было суметь заставить себя слушать. Важнейшим предварительным условием этого должна была быть определенная степень образованности, начитанности. Без знаний, без знакомства с состоянием наук, естественных и общественных, с достигнутым наукой к середине XVIII в. уровнем, наконец, без приобретения известных литературных навыков, без овладения школой письма Жан Жак не мог стать тем, кем он стал,- знаменитым писателем и мыслителем, вошедшим на века в историю мировой литературы.
Само собой разумеется, что ни сам Жан Жак, ни госпожа де Варанс ни в 1732 г., когда Руссо вторично переступил порог ее дома, ни позже, не думали о его будущей литературной деятельности; тем более, что и ему, и опекавшей его доброй женщине полностью были чужды какие-либо мессианские идеи или хотя бы определенные честолюбивые планы. Речь идет об ином.
Как бы ни относиться к госпоже де Варанс, к ее достоинствам и недостаткам (сегодня, 200 с лишним лет спустя, всякое морализирование было бы неуместным и даже смешным), нельзя не воздать должного ее проницательности, позволившей ей разглядеть в неотесанном, невоспитанном, неловком пареньке из простонародья талантливого и чрезвычайно восприимчивого ученика. В доме госпожи де Варанс, под ее руководством и при ее непосредственной помощи Жан Жак постиг все то, чего ему не хватало. То был ученик редкой одаренности, ему достаточно было показать лишь начало, направление, по которому следовало идти, - дальше он уже шел самостоятельно, продвигаясь семимильными шагами.
Госпожа де Варанс познакомила своего ученика с поэзией. Он с жадностью стал читать и поэтов античности, и классиков - Мольера, Расина, Корнеля, и поэтов более близкого времени, вплоть до знаменитого уже в ту пору Вольтера. Вскоре Руссо и сам стал пробовать свои силы в поэтическом искусстве. Вероятно, вначале это было весьма наивное версификаторство. Но он упорно работал, совершенствовал мастерство, оттачивал стих и вскоре встал на уровень современной ему французской поэзии. Во всяком случае то, что дошло до нас, что было собрано и опубликовано исследователями его творчества, говорит о зрелом, полноценном мастере французской поэзии XVIII столетия.
Главным в самообразовании или образовании под руководством госпожи де Варанс в Аннеси было чтение. Именно в эти годы Жан Жак по существу познал и постиг все наиболее значительное, что было создано французской да и в известной мере мировой литературой и наукой. Поражавшая позднее собеседников удивительная начитанность Руссо была в основном результатом постоянных чтений в доме госпожи де Варанс. Этот чудаковатый молодой человек стал одним из самых образованных людей своего времени.
В "Исповеди" Руссо рассказал, что чтения (в первые годы, во всяком случае) проходили по вечерам в гостиной госпожи де Варанс. Вероятно, первоначально госпожа де Варанс брала на себя добровольно роль наставницы; у нее вообще была склонность к роли благожелательной и благосклонной воспитательницы. Жан Жак перечисляет книги, которые они вместе читали. Он называет Пьера Бейля, Лабрюйера, Ларошфуко, Вольтера, ныне почти забытых авторов, вроде комедиографа Сент-Евремана и др. Но "Исповедь", написанная 30 с лишним лет позже изображаемых событий, как не раз уже справедливо подчеркивалось хотя бы по одному этому требует к себе сугубо критического отношения. За минувшие десятилетия автор "Исповеди" многое забыл, да и события давно прошедших лет представлялись ему во многом иначе, чем были на самом деле. Это относится, в частности, и к вопросу о круге чтения в Аннеси и Шамбери.
При деятельной натуре баронессы де Варанс, всегда увлеченной какими-то предприятиями и деловыми замыслами (по большей части кончавшимися плачевно), она часто выезжала из дома. С тем большей охотой Жан Жак предавался своему любимому удовольствию - чтению в одиночестве. Из неуютного Шамбери на теплое время года, весну и лето, госпожа де Варанс и Жан Жак уезжали в Шарметт, оставшийся в памяти Руссо благословенным уголком природы. В первое же лето он заболел болезнью, не поддававшейся точному определению и сохранившейся в разных формах - то сильнее, то слабее - на вcю жизнь. По-видимому, если употребить термины наших дней, у него было повышенное артериальное давление и ставшее хроническим нарушение сердечных сосудов. Первоначально его уложили надолго в постель и дали понять, что ему не миновать близкой смерти.
Руссо, как мы знаем, не умер, хотя здоровье его и стало действительно хуже. Но временная вынужденная бездеятельность оказалась полезной для умственных занятий. В чтение, которому он отводил теперь еще больше времени, он внес систему. Он занялся основательно философией - штудировал сочинения янсенистов: "Опыт о человеческом разуме" Джона Локка, сочинение Никола Мальбранша, труды Декарта, Лейбница и др. Затем он занялся специально математикой, геометрией и алгеброй, стал старательно изучать физику и даже начал проводить некоторые физические эксперименты. Однако надежды на быстрый успех, когда Жан Жак пытался с помощью негашеной извести, сернистого мышьяка и водки изготовить симпатические чернила, не оправдались: взболтанная в бутылки смесь взорвалась и брызнула ему в лицо; в течение полутора месяцев Руссо был почти слепым. В конце концов зрение восстановилось, но к физическим опытам он стал относиться с гораздо большей осмотрительностью.
В те же годы Руссо изучал астрономию, химию, ботанику, латинский язык, но самыми любимыми его предметами, по собственному признанию, были история и география. Перечтите его "Трактаты", философско-политические сочинения, написанные много позже. Как часто, как легко их автор обращается к фактам истории, аргументирует доводами, почерпнутыми в исторических сочинениях. Это плоды систематических штудий книг по истории, начатых в отрочестве с увлечения Плутархом и продолженных вполне сознательно в счастливые, солнечные дни в Шарметте.
Оказывали ли прочитанные книги какое-то влияние на молодого Руссо? Да, конечно, в этом невозможно сомневаться. Но все-таки нельзя забывать, что то был второй "университет", пройденный им. Все прочитанное не только обогатило его знаниями и дисциплинировало его ум, но и позволило привести в систему все смутно бродившие раньше в его сознании наблюдения, чувства, мысли. Теперь они обретали отчетливую, ясную форму. В нем сложились уже и крепли те убеждения, которые через год-два он сформулирует как приверженность к республике и нежелание склонять голову ни перед "кликой придворной", ни перед могущественными богачами.
Кем же он был, этот молодой Руссо, в глазах знавших его людей? Да, собственно говоря, никем - секретарем или управляющим имением госпожи де Варанс, не лишенным приятности молодым человеком, немного музыкантом, немного клерком; в 25 лет у него не было ни состояния, ни положения. О каком же будущем может идти речь? А между тем во Франции в это время, в 30-е годы XVIII в., уже сформировался один из самых оригинальных и самых сильных ее мыслителей. - Руссо называл время, проведенное в доме госпожи де Варанс - в Аннеси, в Шарметте, - самой светлой, самой счастливой порой своей жизни. Но и для Руссо, и для госпожи де Варанс наступило время, когда они поняли, что лучшее - это расстаться. И вот, после сравнительно недолгого пребывания в Лионе, Жан Жак Руссо, музыкант, никем еще не признанный, но полный замыслов и надежд, появляется осенью 1742 г. в Париже. Перед нами снова Жан Жак Руссо в Париже 1742-1743 гг., еще не совершивший ничего великого, еще ничего не создавший, но тем не менее окруженный уважением, почетом, желанный гость в лучших, самых замкнутых салонах интеллектуальной знати и высшего света Парижа. Когда Руссо вошел в блещущие нарядным убранством салоны столичного высшего общества, он ничем не походил на тех робких юношей из провинции, очарованных никогда не виданной роскошью и великолепием, о чем они тайно мечтали в своих темных, сырых мансардах. Руссо был беден, но в этом была не слабость его, а сила. Он не хотел быть богатым; вся эта выставленная напоказ роскошь не имела для него никакой цены; он презирал это грязное богатство. Его преимущество перед собеседниками в том же доме госпожи Дюпен - сановными, знаменитыми, богатыми - было в том, что он знал нечто такое, чего не знали они, эти важные, чванливые господа.
Было замечено, что он застенчив, не очень ловок, медлителен в движениях, особенно в ответах, репликах, не находчив. И все-таки этот явно нерасторопный молодой человек с пристальным взглядом внимательных, широко расставленных глаз как-то незаметно заставил относиться к себе с уважением. Он ни перед кем не заискивал, не искал ни богатства, ни карьеры, не напрашивался на беседы, но когда с ним заговаривали, заставлял себя слушать. Видимо, он намеренно избегал говорить что-либо шокирующее или слишком экстравагантное - не хотел привлекать к себе особого внимания. И все-таки все высказываемое им было непохоже на то, к чему привыкли в парижских салонах.
Снисходительно заговаривавшие с Руссо прославленные писатели, королевские сановники с удивлением замечали: этот угловатый простолюдин многое знает, начитан и осведомлен в литературе; они не хотели признаться, что он превосходит их, если не знаниями то жизненным опытом и начитанностью. Во всяком случае, все признали этого странного музыканта заслуживающим внимания, чем-то непохожим на других. В парижские литературные салоны, в гостиные интеллектуальной знати столицы этот безвестный пришелец внес какую-то непривычную и потому привлекающую внимание определенность может быть, даже жесткую трезвость суждений. Стали замечать, что он не поддакивает собеседнику, редко когда соглашается с ним, что его ответы на вопросы часто неожиданны. Словом, его речь, манера разговаривать не похожа на обычную легкую, светскую болтовню.
Кто первый это заметил? Баронесса де Безанваль? Маркиза де Бройль? Сама госпожа Дюпен? Установить это невозможно. Но стоило лишь одной из знаменитых дам мимоходом обронить свое суждение, оно очень быстро превращалось в общепринятое мнение: "все говорят", "весь Париж знает". Весь Париж - это и было мнение дам. Итак, "весь Париж" заметил, узнал, признал, что мсье Руссо говорит иначе, чем все остальные. К Руссо стали прислушиваться.
Жан Жак Руссо стал обитателем столицы французского королевства в трудное, глухое время в жизни страны. Тысячелетняя монархия явственно шла к упадку; в том нельзя было сомневаться. После бесславного заката века Людовика XIV - "короля-солнца" - с каждым новым монархом моральный престиж королевской власти падал все ниже. Но все же сам принцип монархии, институт наследственной королевской власти для большинства французов еще представлялся неоспоримым. В народе - и среди темного, забитого крестьянства, и среди городской бедноты, и в зажиточных кругах буржуазии, и за пределами третьего сословия, в рядах привилегированных - провинциального дворянства, духовенства - еще жила традиционная наивная вера в доброго, справедливого короля.
Когда Людовик XV в 1715 г. официально был провозглашен королем, ему было, как известно, лишь пять лет. Время регентства Филиппа Орлеанского, с его финансовыми скандалами, спекуляциями, авантюрами Джона Лоу, разнузданным распутством двора (самого Филиппа, его дочери герцогини Беррийской и соучастников их оргий), всеобщим растлением нравов, афишируемым прожиганием жизни в кутежах и разврате, способствовало популярности будущего монарха. Все надежды недовольных - а сколько их было! - на лучшее, более справедливое время связывались с будущим царствованием...
В октябре 1722 г. Людовик XV был объявлен совершеннолетним и в Реймсе состоялась торжественная церемония коронации нового монарха. Но королю было всего 13 лет, мог ли он в полудетском возрасте удерживать бразды правления? Правительственная власть вновь оказалась в случайных руках. Сначала это был герцог Бурбонский или, вернее, его фаворитка маркиза де При, имевшая неограниченное влияние на герцога, а через него и на все звенья государственного механизма. Дочь крупного финансиста, сохранившая тесные связи с миром денежных тузов, она широко распахнула для них двери правительственных аппартаментов. Имя герцога Бурбонского прикрывало действительную власть финансовых воротил - Бернара, братьев Пари и других участников сложной и темной игры на меняющемся денежном курсе.
За три года правления герцога Бурбонского маркиза де При и окружавшая ее свора финансовых дельцов и проходимцев сумели довести королевство до состояния острейшего кризиса. Летом 1725 г. всеобщее недовольство, усугубленное непрерывным ростом цен на хлеб и другие продукты потребления, привело к широким народным выступлениям. В июле-августе толпы мастеровых, бедноты из Сен-Антуанского предместья, численностью до 2 тыс. человек, не раз выходили с угрожающими возгласами на площади столицы. Негодующий народ овладел также улицами Руана, Кана, Ренна. Правительству пришлось срочно провести снижение цен на хлеб; одновременно оно двинуло против мятежников вооруженную конницу. В Сен-Антуанском предместье для устрашения были воздвигнуты виселицы; двоих вожаков мятежников повесили.
Репрессиями и частичными уступками народное возмущение было остановлено. Но герцогу Бурбонскому, ввязавшемуся к тому же в длительный и острый конфликт с парламентом, пришлось уступить свое место епископу Фрежюсскому де Флери. Бывший наставник Людовика XV, сохранявший по-прежнему громадное закулисное влияние на своего ученика, епископ, а затем кардинал, он, несмотря на свой крайне преклонный возраст (в 1726 г., когда началось его правление, ему было уже 73 года), сумел крепко взять власть и удерживать ее в своих цепких руках на протяжении 17 лет. С дружеской, сочувственной улыбкой, блуждавшей на тонких губах, о ясным взглядом светлых голубых глаз, вкрадчивый, обходительный, подчеркнуто скромный, всегда в черном, этот казавшийся незначительным прелат приобрел огромное влияние в королевстве. Предпочитая всегда оставаться в тени, наносить удары в спину или сбоку, и преимущественно руками других, расчетливый, терпеливый в осуществлении планов своего непомерного честолюбия, он постепенно, шаг за шагом, усиливал свои позиции при дворе.
Первоначально кардинал де Флери считал полезным вести дружбу с герцогом Бурбонским и действительной правительницей Франции маркизой де При. Он сумел завоевать их полное доверие. Общими их стараниями Людовика XV женили не на испанской инфанте, как предполагалось, а на Марии Лещинской, дочери бывшего польского короля Станислава. Флери рассчитывал, что женщина, ставшая так неожиданно королевой Франции, будет послушной исполнительницей его желаний. Через некоторое время он убедился, что новая королева отдает явное предпочтение не ему, а герцогу Бурбонскому.
